Перламутровые бусы с балтийских берегов: на Алтае изучают историю и судьбы эстонцев, живших на территории края

es1
0 рейтинг
0 голосов

«Эстонцы, латыши и литовцы  ехали в Сибирь под конвоем и в вагонах для скота. Хлебнули много горя . И вообще СССР, Россия принесла народам Балтии одни страдания и лишения», — любят рассуждать политики этих стран. Но так ли это?..

Сибирский тупик

Из этого материала вы узнаете, какое самое длинное эстонское слово, с чем обратился по радио председатель колхоза к землякам, как горячие эстонские парни разворачивали в сибирской глубинке литейное производство и почему алтайское масло не хотела пропускать английская таможня.

Название села звучало, как музыка – Эстония. Представлялись аккуратные красивые домики, цветники, селяне в национальных костюмах. Захотелось поехать.

В райцентре Шипуново спустили с небес на землю:

- Раньше надо было приезжать. Лет тридцать назад. А то и пятьдесят. Сейчас это деревня. 19 дворов, 26 жителей. Школа закрыта. Магазина нет, ФАПа тоже. От нас – 60 километров. Последние 8 – по грунтовке. Повезет, если дождя не будет. Осталось два эстонца. Точнее, эстонки.

- Бабушка не принимает звонки с незнакомых номеров, — сказала нам внучка одной из них.

Нашли группу «Село Эстония» в «Одноклассниках». Там теплится жизнь – старые и новые фотографии, из актуальной информации – объявление о встрече земляков по поводу 120-летия села. Было это в 2017 году. Написали в группу, что интересуемся историей села и хотим пообщаться с его жителями, настоящими и бывшими. Пришла пара откликов – в школе была летопись села, а школа закрыта. Дали контакты людей. Те на сообщения не ответили. Сибирский тупик.

Вначале было слово

Но тут наметился выход из тупика. Увидели ссылку на сайт. Там был пост о самом длинном слове в эстонском языке. Это слово такое:

Sünnipäevanädalalõpupeopärastlõunaväsimus

Оно состоит 42 букв и обозначает «усталость, которую испытываешь во второй половине дня после празднования Дня рождения на выходных». Практически битловское Hard daуs night . Вечер трудного дня. Мы тоже устали искать эстонцев из Эстонии. Но этим же вечером нам подкинули первый контакт.

А потом нашлись и другие собеседники, документы, редкие фотографии.

Масло, металл и пламя

Эстонцы – переселенцы появились на Алтае в конце 19 века. Селились кто в чистом поле, а кто и в селах. Эстонии вообще могло не быть, если бы приезжих приняли жители соседнего села Ельцовка. Но они воспротивились, и история пошла по другому пути: эстонцы заложили свое село в 8 километрах от Ельцовки, в чистом поле, на казенных землях.

Появились дома. А затем и маслосырзавод. Эстонцы привезли с собой навыки, опыт и культуру молочного производства. Масло и сыр отправляли в Швецию, Голландию, Данию. Построили школу, клуб, училище.

В 20-е годы прошлого века улицы села были освещены, а люди ходили по деревянным тротуарам. В Эстонии слушали радио (его называли по — эстонски «болталка» — valjuraakija). Для убеждения недоверчивых председатель колхоза специально поехал в Новосибирск и с тамошней радиостанции обратился к землякам с призывом ставить в домах «речевые миски» — konekausid).

Было товарищество по обработке земли. Работала сельхозкоммуна «Леек» (Пламя). Свой литейный цех. Вначале он выпускал детали и запчасти, шестеренки для сельхозтехники. А затем создали сборочный цех и стали собирать целые станки и пилорамы для колхозов края. Выпускали их до трех десятков месяц. А еще котлы, утюги, плиты, дверцы, колосники для печек, ухваты и прочую «бытовку» для населения. Так что выражение «горячие эстонские парни» на алтайской земле из шутки превратилось в реальность.

Потом появилась промартель «Алтайский металлист». Ее работники среди прочего стали делать аэросани и моторную лодки. Задумывались проложить от села Эстония железную дорогу. В артели работали не только эстонцы. Отбоя не было от желающих. Село привлекало стабильностью, аккуратностью, возможностью заработать.

По воспоминаниям жительницы Шипуново Надежды Подлипенской ее папа Иван Тимофеевич подростком помогал своей матери. Она работала сторожем и уборщицей в промартели. Иван запомнил расположение цехов. В литейке разжигалась печь коксом, в процессе набора температуры рабочие подтаскивали на носилках формы для литья: шестеренки, плиты и т. д. Формы делались из привозной земли, состав которой содержал клейкий материал для удержания формы. Рабочий подходил к печи, жезлом открывал литейное сопло — и раскалённая масса выливалась в эту форму. Затем ее оттаскивали для остывания. Далее форму открывали, извлекали изделие и обрабатывали вручную.

Основная контора была чуть ниже, в деревне. 7 ноября всегда наверху конторы загоралась огромная красная пятиконечная звезда.

Трудное время

В 1938 году, во времена большого террора, от репрессий пострадало более ста жителей села, все руководство и лучшие кадры промартели увезли на допросы. Целыми семьями. Многие были расстреляны. Семьи Капаун, Кивест, Лампман, Мяги, Типпо, Штейн…

Впрочем, каток репрессий и «особых совещаний» прошелся тогда без разбору по представителям всех национальностей: из соседних сел и городов увозили в НКВД сотни и тысячи русских мужиков и рабочих. Поляков, литовцев, немцев, украинцев, белорусов. Расстрелы проходили прямо во дворе управления НКВД на улице Льва Толстого Барнаула. Только в 1938 году было репрессировано свыше 20 тысяч жителей края.

Жительница Барнаула, уроженка Эстонии Татьяна Лещинская вспоминает:

«В управлении НКВД было два входа – с улиц Толстого и Ползунова. Там же и судили. Тех, чьи дела не успевали рассмотреть , оставляли на ночь во дворе. Запирали с обеих сторон ворота. Но репрессии начались еще в 20е годы фактически. Власть не была заинтересована в активных, работящих, грамотных работниках…»

Татьяна Александровна занимается восстановлением истории своего рода и села. Она составила список репрессированных, начала переводить книгу о селе, написанную земляком, его фамилия Сырге. Книга на староэстонском. Язык непростой, работа идет трудно.

«Тише, тише…»

В Татьяне течет русская, польская и эстонская кровь:

«Не учили нас бабушка с дедушкой эстонскому, хотя язык знали. А мы просили, ведь одноклассники все по-эстонски говорили, и в магазинах, и везде. Но был страх, он шел с 30-х годов. А мама, когда слышала в доме эстонскую речь, говорила: «тише, тише…»

Лещинская бережно листает старый альбом с фотографиями. Вот здание школы. Церковь. Рабочие коммуны «Леек» за обедом. Сельский праздник. Отдых в поле. Коллектив маслосырзавода и коммуны «Алтайский металлист». Школьники второго и пятого классов. Сельские парни одеты как городские, а то и лучше – добротно, в белых рубашках, пиджаках, галстуках, чулках.

Вот свидетельство об окончании церковной школы 1917 год.

«Мы долго не могли понять, что это – выпускной или что – девушки- то совсем взрослые. Оказалось, это их выпускной, принимали в школу в 16, 17 лет. Там училась моя бабушка».

Яркие варежки

Надежда Ивановна Подлипенская живет в Шипуново. Тоже родом из Эстонии. Она вспоминает:

«Артель привлекала стабильной зарплатой, тянулись люди из других сел на работу к нам. Жили дружно, никогда не было, что называется, стенка на стенку. Уважали друг друга, поддерживали. К эстонцам все относились с благодарностью. К тем переменам, которые они привнесли в нашу жизнь. Кто хотел – зарабатывал. Семьями стали к нам приезжать. Эстонцы не навязывали свою культуру. Но охотно ее демонстрировали. Проводили концерты, люди приходили с музыкальными инструментами. Был свой струнный оркестр. Туда входили скрипка, гитары, мандалина, балалайки, пианино. Летом жгли костры, общались, пели песни, плясали. Приходи все жители – и эстонцы, и русские, и немцы…»

Надежда с детства помнит красивые, яркие зимние варежки:

«Подружки –эстонки в них бегали. Моя бабушка копировала эти узоры , училась вывязывать. И другие делали так же. Эстонцы показали, научили односельчан особой технике вязания. Между собой эстонцы общались только по-эстонски. Даже в присутствии ребят других национальностей. Никто не обижался, мы запоминали слова».

Еще она помнит, что сердце села — промартель дважды горела. Впервые -1954–1955 год. Загорелся моторный цех. Так как в зимнее время растапливали печь, подогревая в чане нефть для того, что бы легче было запустить мотор. Работали в 3 смены. Бабушкина напарница затопила печь и ушла. Нефть поднялась в чане, попала на плиту и вспыхнула. Наполовину выгорел моторный цех. Но вскоре его восстановили. В 1957 году был второй пожар — поджог. Выгорел токарный цех. После этого промартель закрыли…

Татьяна Лещинская вспоминает:

«Эстония всегда жила по своим законам. Ни перед кем не прогибалась. Да, была советская власть, партийные органы. Но моральные ценности и качества, которые заложили предки, как-то уживались с этим. Я имею в виду чистоту, аккуратность, честность, трудолюбие и ответственность. В совхозе везде еще уборка была в разгаре, конь, как говорится, не валялся. А мы уже заканчивали. Мой отец Александр Лещинский работал управляющим отделением. Опытный агроном. Орденоносец. Вкалывал от темна до темна. Мы дома его не видели. У себя уберем, и ехали помогать по всему совхозу».

Но случилось так, что отца Татьяны исключили из партии и уволили с работы. Вышел у него конфликт с первым секретарем райком партии Александром Назарчуком. Будущим руководителем крайагропрома, председателем Краевого Совета и министром сельского хозяйства России. Причину конфликта установить трудно — обоих участников уже нет в живых. Поэтому приводим версию Татьяны Александровны:

«Назарчук отцу предлагал попросить прощения у районного совета старейшин».

А отец в ответ:

«Нет, если и просить прощения, только у односельчан. У них я готов».

«Мы с сестрой в университете учились. Мама звонит: у нас неприятность, отцу очень неудобно вам рассказывать. Мы в ответ- наконец он хоть дома побудет! И мы с ним. А то все на работе, и в дом ничего. Мама ездила к директору совхоза, что-то просить, кусок ДВП, а то крыша скоро обвалится… Что интересно, вся партийная и советская верхушка района к нам домой приезжала с бутылками – кто за сеном, кто за кормами. Но потом отец неудобным оказался…»

Лещинский написал заявление в трактористы – его не переводят. Никуда в совхозе не берут. Два месяца был в опале, дома просидел, потом пришли: выручай, уговаривали выйти на посевную. Так и вернулся. Собрался сход села и его восстановили управляющим. Потом на пенсию ушел.

О войне

У Лещинской воевал дедушка, Петр Иванович. По рождению – Янович.

«На фронт брали тех, у кого в паспорте написано «русский», — вспоминает Татьяна Александровна. — В сельсовете посоветовали записаться русским и сменить отчество — гонения уже начались. И Янович стал Ивановичем. А брат остался Яном Яновичем.

Петр попал в финский плен. Его спасло, что понимал по-фински и попал работником в одну семью. Фактически спасли, потому что был сильно истощен. В 1945 году по обмену пленными попал на Кузбасс. Отпустили его в отпуск, приехал домой. Так семья и узнала, что Петр жив. А освободили в 1947 году — после того, когда председатель туда поехал, уговорил, мол, работать не кому. Проработал до пенсии. Умер в 69 лет. Лещинская все хотела разыскать ту финскую семью, поблагодарить потомков за деда, но пока не получается…

О любви

Татьянины прадед с прабабушкой познакомились на ярмарке в Новосибирске. Это история большой любви, — вспоминает она:

«Прадед — из польской семьи. Жили в Томской области, там основали деревню. Построили мельницу, завели пасеку. Прадед в начале 20 века поехал на ярмарку в Новониколаевск (теперешний Новосибирск). Туда поехали и эстонцы из села Эстония. В том числе и прабабушка. Один земляк прискакал на лошади. Познакомились молодые люди, влюбились. Он переехал к ней. Обе семьи были недовольны. Семья невесты была небогатой. А он вообще гол как сокол…»

Оптация

Предки Лещинской в свое время могли вернуться на историческую родину. В 20-е годы прошлого века эстонцам из российских областей разрешили вернуться на в Эстонию. Это называлось оптацией. Своего рода репатриация. И многие начали собираться. Начала собирать документы и прабабушка Татьяны. Через всю страну двинулись эстонцы со всем имуществом, скотом. А на границе у них все отбиралось. И в Эстонию они въезжали без денег, скота и вещей. А многие и не пересекали границу. Оседали в Крыму. Еще где-то.

А Татьянина прабабушка умерла, не успев оформить до конца документы.

А вообще жили дружно. Проводили в школе и клубе смотры и концерты, ставили в школе эстонские танцы. Это были уже 70–80 годы.

В семье Лещинской любимым блюдом был молочный соус с варёной картошкой. Его всё село любило. «Эстонцы всегда были чисто одеты, опрятны. Это передалось через поколения. В нашем клубе по вечерам собиралась молодёжь из соседних деревень, парни ехали присмотреться к девушкам. Считалось престижным, если в жены себе они выбирали девушку из села Эстония. Но в то же время был страх, через поколение, через два ещё жил в людях страх 37–38х годов. В 80-е и 90е годы начали массово уезжать».

«Масляные» поезда

В 2017 году в село Эстония приехало много гостей, земляков. Отмечали 120-летие села. Среди гостей был и иеромонах Никандр Речкунов, настоятель Свято-Иоанновского храма села Усть-Чарышская Пристань. Что связывает эстонцев-лютеран и православного священника? Как оказалось, в Усть-Чарышском в начале 20 века тоже была заметная прослойка эстонцев- маслоделов и деловых людей.

Конечно, переработкой молока занимались тогда многие. На Алтае было около 300 маслозаводов. Но эстонские маслоделы играли далеко не последнюю роль. Как и русские, немецкие мастера и крестьяне, сдатчики молока. И буренки, которые нагуливали бока на прекрасном алтайском разнотравье.

Ученый Валерий Скубневский пишет, что с алтайских заводов масло отправляли в Европу в бочках, уложенных в телегу и накрытых рогожей или брезентом. Чтобы не растаяло и не испортилось, летом его везли только утром или вечером , жару пережидали в роще или в лесу. Отправляли на пароходах по Оби в Новониколаевск (Новосибирск). Отсюда масло на специальных, масляных, поездах отправляли в порты Прибалтики. Там были особые, «хитрые» вагоны – снаружи деревянные,а внутри обшитые металлом. Опять же, чтобы алтайское маслицо не утратило в пути своих кондиций. На запад каждую неделю уходило до 12−14 таких поездов.

Дивное сиянье

Первую весточку из прошлого подкинула настоятелю судьба в виде деловой переписки торговых компаний и…перламутровых бус, которые лежали в самотканой тряпочке. Их нашли в 2012 году рабочие, ремонтируя столетний дом , где когда-то жил священник.

«Если смотреть на расстоянии — ничего особенного, размером чуть более спичечной головки. Но вблизи они замечательны, — рассказывает отец Никандр. — Перламутр уникален — при соприкосновении с телом при температуре 36, 6 начинает светиться и переливаться дивным сиянием. Он с берегов Балтийского моря».

Когда-то в наши края стремились иностранцы. Жирность у сибирского молока была до 7%". Предприниматели торовых компаний «Карлъ IЕргенсенъ» и «Русско-Шведского торгово-промышленного товарищества» рассматривали Алтай как уникальную производственную площадку и охотно закупали продукцию.

Сепараторы «от нечистого»

Это был первый знак. Найденные бумаги подтолкнули священника к архивным поискам, к сотрудничеству с учеными и частными исследователями. Например, много данных предоставила Виктория Коринова, которая занимается историей села Огни, входившей в Нижне-Чарышскую волость.

В селе были представительства датских и шведских фирм, работали торговые и доходные дома. Приходили эстонские газеты. Работали целые кланы.

«Когда сибирское масло впервые появилось на английском рынке, то его первые партии были «арестованы». Не могли поверить англичане, что в масле возможно такое низкое содержание воды — 11, 6%. Думали, фальсификат. Но проверили и с тех пор сибирское масло предпочитали всем другим».

Открылись уникальные судьбы эстонцев- хозяев, менеджеров, организаторов производства. Маслозаводами руководил купец лютеранской веры Иван Абрамович Саров. На расстоянии, из Петербурга. Через своих доверенных управляющих Г.М.Ребане и И.И. Ервъ.

Елбанским маслозаводом руководил Паульмайстер. В селе Огни работал Адам Кивест. Чистюньским маслозаводом командовали Дидрихс и Седер.Усть-Алейским — Майстер Юрьгенсон.

Не все шло как по маслу. Отец Никандр отмечает:

«В маслоделии важно доверие крестьян- сдатчиков молока. А с этим были проблемы. Люди думали, что новая техника — сепараторы де Лаваль «от нечистого», портит коров, вызывает падеж скота и даже неурожай. Пришлось управляющему продемострировать толпе любопытных выработку масла посредством сепаратора и маслобойки. После этого крестьяне начали доставлять молоко».

А вот конкурент купца Сарова Э.Ф.Эсман, как выяснил отец Никандр, не имел опытных, ответственных, подготовленных кадров. Его управляющий не справился. Сохранился рапорт Бийского уездного исправника Томскому губернатору о недовольстве крестьян села Ново-Обинское Бийского уезда. В рапорте сообщалось. что крестьяне Ново-Обинки самовольно закрыли завод в 1901 году. Прекратили сдачу молока и препятствовали привозу сливок из соседних сел:

«…завод Эсмана содержится крайне неопрятно и распространяет зловоние, заражает воздух селения…легко может развиться эпидемическая болезнь и вообще в таком виде завод не может существовать».

По разным причинам маслозаводы переходили из рук в руки. Где-то их продавали по доброй воле, а иногда просто «отжимали». Одни владельцы оказывались умелыми и рачительными. Но не всегда. Отсутствие культуры маслоделия и жажда быстрой наживы не раз подводило тех, кто приходил на смену первым собственникам-эстонцам.

Знаки отца Иоанна

Вообще жизнь Усть-Чарышского в начале 20 века и судьба маслоделия на Алтае — еще ждет своих пытливых исследователей и летописцев, хранит немало тайн и находок, уверен Отец Никандр.

Он намерен продолжить исследования. Уже снял документальный фильм. Без бюджета и за один день. Побывал в Эстонии. Было непросто найти средства.

Вспоминает отец Никандр:

«Поехать – это хорошо, но на какие деньги? У нас стройка храма шла, еле концы с концами сводили. И тут не обошлось без помощи Иоанна Кронштадтского, чье имя носит наш храм. Вызывает меня Преосвященнейший владыка нашей епархии, ныне митрополит (Барнаульский и Алтайский) Сергий (а он почти 20 лет служил в Эстонии, из них пять – в Пюхтицком женском монастыре) и пишет: для научной работы отцу Никандру выдать 50 тыс. руб.

Вот я и думаю: Пюхтицу кто благословил? Иоанн Кронштадтский. А когда заходил в кабинет владыки, то одна матушка говорит: у меня есть икона Батюшки, книга, которые были выпущены еще при его жизни. Я понял, что это знаки, что это отец Иоанн помогает нам и невидимо осуществляет наблюдение за нашими действиями.

Теперь есть идея снять целый цикл о наших селах, которые находятся в плачевном состоянии или умерли, хотелось, чтобы в истории о них осталась память»…

А в восстановленном доме священника теперь музей, и сам настоятель водит экскурсии, рассказывает о прошлом – о найденных документах, о бусах. О полезных делах, мастерстве и деловой хватке предков, былой славе алтайского масла. То, что делали на нашей земле предки, не должно быть забыто и утрачено. А их имена – восстановлены.

Костры и родина

Волны истории раз за разом забрасывали переселенцев на Алтай. Работных людей и служилых, рудознатцев и землепашцев, маслоделов и ремесленников. Русских и эстонцев, немцев и поляков, украинцев и белорусов, татар и армян.

Они жили, любили, растили детей, поднимали свои села и свой край, воевали.

Потом был «отлив». И осталось два эстонца в селе Эстония. Ветхие документы и бусы в селе Усть-Чарышское. Архивные сведения. И потомки маслоделов и литейщиков бережно разглядывают старые фото, переводят книгу со староэстонского, переписываются с земляками из разных стран. Мечтают снова собраться. И вспоминают детство и молодость, родителей, соседей и друзей. Тяжелый труд. Свои hard daу nights. Ночные костры и песни в поле.

Когда над головой мерцали сибирские звезды, а им слышался рядом плеск балтийской волны.

Источник