Релокантный роман

Какие реалии, такие и романы: поступки этих влюбленных противоречивы, как и все нынешнее время, — то ли, как в народе говорят, слабоумие и отвага, то ли удаль и дело чести. А последствия — не то злой рок, не то заслуженный урок. Но главное в этой истории о родственных душах, о преступлении по-русски и наказании по-вьетнамски, — не россиянка и не вьетнамец, а искренняя любовь, несмотря ни на что. Именно поэтому мы ее и рассказываем.

На новом месте приснись жених невесте

Москвичка Настенька два месяца назад переехала во вьетнамский город Нячанг с мамой, папой и младшим братом. Но, в отличие от большинства релокантов, семья оказалась вдали от родины по особой причине. Еще до пандемии у Насти погиб молодой человек: служил в армии, пришел на побывку домой под Новый год… и в новогоднюю ночь умер — внезапно остановилось сердце. С тех пор Настя никак не могла прийти в себя: почти перестала разговаривать, ничего не ела, таяла на глазах. Родители перепугались не на шутку.

— По каким только врачам не водили, — делится Настина мама Ольга, — ничего не помогало: Настя просто превращалась в тень. В процессе кто-то посоветовал восточную медицину — я стала изучать вопрос. Так и появился в нашей жизни Вьетнам…

По словам Ольги, врачи единодушны были в одном: в праздник, ассоциирующийся у девушки с потерей любимого, ее организм способен на любые психосоматические «чудеса» со знаком минус — приступы удушья, скачки давления и прочие неприятности.

— Все советовали по возможности сменить обстановку, — рассказывает Ольга. — Поэтому мы предприняли почти невозможное: перевелись с мужем на удаленку, а 10-летнего сына Егора в школе — на дистант, списались с вьетнамским медцентром, сдали свою квартиру и вылетели в Нячанг. Впервые это произошло в начале декабря 2019 года. Конечно, мы переживали, что все резко бросили, но риск довольно быстро начал оправдываться: в новой для себя среде Настя стала возвращаться к жизни. К Новому году ей стало заметно лучше, и мы без проблем встретили 2020-й. Тогда мы еще не знали, что он готовит нам пандемию!..

В феврале Вьетнам объявил о закрытии «на ковид», и семья вернулась в Россию, где у Насти снова началось ухудшение.

— Мы еле дождались, когда Вьетнам снимет ковидные запреты, — продолжает Настина мама. — И в конце сентября уже были снова в Нячанге. В прошлый приезд мы толком ничего и не видели, кроме лечебных учреждений. А тут стали больше путешествовать.

Когда-то советско-вьетнамская дружба была очень тесной: культурный и образовательный обмен, русский учили во вьетнамских школах и вузах. А нынешняя вьетнамская молодежь знает ли русских писателей и поэтов? Учит ли кто-нибудь русский? Под этим углом семья и принялась изучать Нячанг.

— Со мной на филфаке МГУ в конце 80-х — начале 90-х учились несколько вьетнамцев, — вспоминает Ольга. — Особенно запомнился один паренек по имени Хоа: наши его за это имя частенько дразнили, а он отвечал, что Хоа — по-вьетнамски «мир». А мир — это главное богатство, которое у нас есть. Мол, мы счастливые, что про войну знаем только из книг и кино. А во Вьетнаме большинство видело ее своими глазами…

По воспоминаниям Настиной мамы, этот же Хоа рассказывал однокурсникам, что во Вьетнаме много русских библиотек и магазинов с книгами на русском языке, поэтому с творчеством великих русских писателей знакомы все.

Русских библиотек и книжных семья Насти, правда, не нашла — видимо, за 30 лет они канули в Лету вместе с прежними клубами советско-вьетнамской дружбы. Зато выяснилось, что в Нячанге есть кафе с русскоговорящим персоналом.

— И как-то утром Настя мне говорит: «Мама, спускайся вниз кофе пить, я твоего Хоа нашла, мы тебя внизу в кафе ждем!» И ушла. Я аж обомлела: после трагедии дочь была ко всему безучастна. Я даже не думала, что она мои рассказы о Хоа запомнила! Я мигом собралась, спускаюсь в указанное Настей кафе прямо рядом с отелем — и глазам не верю. Рядом с Настей — тот самый Хоа из моей студенческой юности! Хотя, конечно, такого быть не может: моему было 20, и этому сейчас немногим больше. Но похож как две капли воды! И понимаю же, что для европейского глаза все вьетнамцы на одно лицо. Но мы все очень ждали от Вьетнама чуда — и оно произошло. К нашей Настеньке вернулся интерес к жизни…

Молодой человек оказался, конечно, не Хоа из прошлого, а Лин. Но он тоже учился в России, причем не только в педвузе, но и в обычной московской школе.

— В тот же вечер Лин пригласил нас всей семьей в свое кафе, — рассказывает Настина мама. — Конечно, оно не его, но хозяин (вьетнамец, тоже учившийся в Москве) взял его старшим менеджером за свободный русский язык: он в Нячанге очень ценится ради привлечения российских туристов.

Во время ужина Лин поведал новым знакомым о перипетиях своей судьбы. Свою настоящую мать не помнит: она умерла, когда он был еще совсем крохой. Отец завел другую семью, а маленького Лина усыновила женщина, мечтавшая дать ему лучшее будущее в России. Мечту свою она осуществила: отправилась торговать на московский вещевой рынок, где уже работали ее земляки, а сына отдала в районную московскую школу. К выпускному Лин окончательно обрусел, поступил в педагогический на отделение русского языка и литературы, учился и помогал матери на рынке.

Может, так и остался бы вьетнамец москвичом, если б при вручении диплома в родном вузе не посоветовали ему вернуться на историческую родину — преподавать там русский. Мол, это сейчас очень востребовано: Россия как раз намерена возрождать во Вьетнаме русские школы, расширять культурные связи. Так три года назад Лин и вернулся в родной, но почти незнакомый ему Нячанг — тоже не ведая, что впереди затяжная пандемийная пауза, когда всем станет не до культурных связей. Нячанг почти вымер, но и тут русский язык помог: за его знание Лина взяли официантом в кафе, любимое русской диаспорой, которая в Нячанге весьма обширна.

— Тот вечер закончился в русском караоке, где Лин пел песни на стихи Есенина, — продолжает рассказ Ольга. — И с того вечера мы стали дружить. Настя ожила, каждое утро бежала пить кофе «к Лину». В кои веки начала в зеркало смотреться и выбирать, что надеть, — до этого было все равно. Лин к нам приходил, помогал Егору, нашему младшему, с русским языком — он же на дистанте. Утром задание даст, а вечером в кафе (мы все стали регулярно ужинать «у Лина») проверяет, тестирует…

Еще семья Настеньки и Лин вместе ездили на дикий пляж, на «русские шашлыки», где он читал русские стихи и вслух тосковал по «скромному обаянию российской средней полосы, по неброской, но западающей в сердце русской природе» — прямо как Есенин, только вьетнамский. А Настю приглашал к себе домой, где показывал собственные работы — пейзажи, навеянные воспоминаниями о России.

— Они с Настей проводили много времени вдвоем, а мы только радовались, — говорит Ольга. — Приемная мать Лина ведь так и осталась в России, а у родного отца другая семья. Вот я и думала: встретились два одиночества.

Чисто русское преступление

Примерно через месяц Настенька сообщила маме, что на самом деле у Лина не все так радужно, как он изобразил при ее родне, — просто он настоящий мужчина и не хочет, чтобы его жалели. Но Насте он доверился: рассказал, как тяжело далось ему возвращение на родину.

Оказывается, Лин долго не мог адаптироваться среди своих, скучал по России, по матери. А в пандемию пришлось реально голодать: кругом все было закрыто, и на работу никого не брали. Лину просто повезло случайно встретить хозяина кафе — любителя русского языка. Лин поделился, что русские ценили его не только за знание их языка, но и за помощь. Он всегда помогал людям, даже когда сам еле сводил концы с концами. А некоторым россиянам, застрявшим в Нячанге в пандемию, тоже пришлось несладко: все закрыто, деньги кончились… Таких Лин подкармливал: тайком открывал кафе, официально работающее только навынос, брал из морозилки продукты и сам готовил, а деньги за взятое обязательно клал в кассу. Но однажды хозяину кто-то сообщил, что на кухне его кафе по вечерам горит свет. Лин не стал отрицать, рассказал как есть. А хозяин ответил, что ему-то не жалко, но, открывая кафе в принципе, тот может подвести заведение под крупный штраф. Лин своих голодающих не бросил: забрал с кухни кафе микроволновку и продолжал их подкармливать у себя дома. Все равно кафе закрыто, печка без дела стоит.

Еще Лин поведал своей русской подруге, что на ее родине живут очень крутые и сильные люди, даже если они еще дети. Добиться авторитета в московской школе субтильному парню с другим разрезом глаз и смешным акцентом было очень непросто, но он все же добился этого — упорной работой над собой.

— У вас надо быть очень отважным, сильным и немножко безумным, а иначе уважать не будут, — сообщил маленький вьетнамец с большой доброй улыбкой.

Но вскоре Лин пропал. Мобильный не отвечал, на работе и дома его не было, коллеги и соседи ничего не знали.

— Мы реально искали Лина, — говорит Ольга. — У его знакомых, которые не знали, где он, просили телефоны других их общих знакомых и звонили им. Я очень волновалась за Настю, она прямо чернела на глазах…

Проясняться картина начала лишь на третий день. В кафе, где работал Лин, часто заходили русскоязычные местные, из переселенцев, и вот один из них громко сказал другому за столом, что видел Лина по телевизору — в репортаже… из нячангской тюрьмы!

Это услышал младший Настин брат Егор, семья примчалась и приступила к расспросам. Их прервало появление хозяина кафе, заявившего, что знал, куда исчез Лин, с самого первого дня, но говорить никому не хотел. К чему портить репутацию заведения тем, что его старший менеджер — за решеткой? Но теперь лучше он расскажет все сам.

— Дело было почти полгода назад, — пересказывает слова хозяина кафе Настина мама. — Тогда в отеле, где сейчас мы живем (он считается самым шикарным в Нячанге, в том числе из-за панорамного бассейна на крыше), отдыхала компания москвичей. Как и другие гости этого отеля, однажды они зашли в ближайшее кафе, познакомились с Лином, удивились его свободному русскому и стали общаться. Он показывал им Нячанг: днем — достопримечательности, вечерами — ночную жизнь, которая здесь достаточно бурная. Во многих заведениях до полуночи — бесплатный местный ром, и русская душа его просит, даже если притаилась в маленьком вьетнамце. И Лин старался не ударить лицом в грязь, оправдать наличие в себе этой самой русской души, и не отставал в «ромовых поединках» от своих новых русских друзей.

— Но только они были здоровяки под 2 метра роста и 100 кг веса, с закаленной еще в комсомольских походах печенью, а Лин наш — метр с кепкой, — уточняет Ольга. — И вес остался тот же «бараний», за который его еще в школе дразнили, — 50 кг. И само собой, что при равном количестве рома опьянение маленького Лина было куда сильнее, чем у русских богатырей…

Именно в такой вечер — вернее, ночь, — возвращаясь из клуба, нетрезвые московские гости принялись брать друг друга «на слабо»: кто решится войти в первый попавшийся

отель и вынести с ресепшна сейф? Лин пытался напугать разгулявшихся гостей полицией, но в ответ ему напомнили, что вьетнамцы вообще не храбрецы — сколько лет американцев на своей земле терпели. Вместо того чтобы тумаков захватчикам надавать, покорно на них работали: «сажали рис в своих треуголках, что с вас взять». А сказать такое — все равно что спусковой крючок нажать: любой русский поймет.

Наутро, проснувшись с тяжелейшего похмелья, Лин с удивлением обнаружил возле кровати сейф — огромный и наглухо запертый. Спросонок он даже не понял: кто и как приволок в его комнату эту тяжеленную штуковину?! Пока один из вчерашних собутыльников не напомнил, позвонив, что этот сейф накануне ночью спер… сам Лин! На спор, блестяще доказав, что вьетнамцы никакие не трусы и не терпилы. Зашел в первый попавшийся отель и вынес сейф прямо со стойки ресепшна. Да и ушел с ним куда-то — что дальше было, собутыльники не в курсе, они спать пошли. По словам хозяина кафе, Лина не удивила его попытка доказать вьетнамскую храбрость — только то, как же он допер до дома сейф, который чуть ли не тяжелее его самого?! И тут же сам себе напомнил русскую мудрость: пьяному и море по колено.

— Хозяин рассказал, что утром Лин, как только осознал, что натворил, ужаснулся и сразу понес сейф назад, — говорит мама Насти. — Это было так рано, что пропажу даже еще никто не заметил. Он извинился, и на этом вроде бы все и закончилось.

Хозяин кафе, узнав об этом инциденте от самих взявших Лина «на слабо» россиян, потребовал от своего старшего менеджера объяснений. Лин все искренне объяснил — и хозяин на этом тоже успокоился, и с тех пор об инциденте с сейфом никто не вспоминал несколько месяцев. Все шло по-старому, Лин работал, никто его никуда не вызывал. Пока одним утром в кафе вдруг не нагрянула полиция и не увезла Лина без каких-либо объяснений.

С этого момента точно никто ничего не знает: во вьетнамских тюрьмах все очень строго, информацию дают только родственникам. Мы даже с помощью знакомых пытались найти мать Лина в Москве, но на рынке, где она работала, сказали, что женщина уволилась и уехала, а куда — не знают. Тупик.

— А что по вьетнамскому ТВ о Лине говорили?

— В назидание рассказывали, что значит «чисто русское преступление» — никакой выгоды, чисто дурь.

— Значит, понимают, что он не злоумышленник, и скоро отпустят?

— Не знаю, на государственном уровне здесь уже никаких совпадений с русским менталитетом, все очень строго. Мне Настю очень жалко! Она уверена, что Лин не преступник, а жертва злой шутки. Не вор, а оступившийся. Что его московская школа испортила, где, чтобы уважали, надо совершить храбрый и немного безумный поступок. Какой из Лина уголовник — он хлипкий маленький ботаник, ходячий сборник русской поэзии! И сколько он выдержит во вьетнамской тюрьме, ведь о ней такие жуткие слухи ходят! А люди такие подлые: все вроде бы его любили, но как только узнали, что он уже в тюрьме, вместо помощи даже ту несчастную микроволновку ему припомнили, а ведь он с ее помощью голодных кормил в ковид! Настя уже листовку на трех языках написала с фотографией Лина и раздает всем в отеле и в кафе: вдруг зайдет кто-то связанный с госорганами и как-то поможет ее любимому?!

Нам тоже передали такое письмо — вот оно: «Ле Дук Лин, сейчас находящийся в тюрьме города Нячанг, виноват только в том, что хотел быть похожим на сильный и смелый русский народ, а он взял его «на слабо». У Лина целых две родины, но везде он чужой. Ле Дук Лин много страдал, сам нуждался, но всегда помогал другим. А сейчас, когда помощь нужна ему самому, он ни у кого ничего не просит. Но я и моя семья хотим прийти ему на помощь от лица всей России, которую Ле Дук Лин считает великой. Он уверен, что в нашей стране всегда добро побеждает зло, а сильные встают на защиту слабых, не только в литературе, но и в жизни. И мы не можем ударить лицом в грязь. Анастасия, просто честная русская девушка».

Что ж, за широту души русской хоть и судят не глядя, зато и любят без оглядки.